В джунглях Москвы. Роман - Пётр Фёдорович Алёшкин

взглянула с интересом на Егоркина. Иван заметил, что не волновалась только она одна, сидела с видом зрителя, предвкушающего интересный спектакль. Видно, ситуация для нее была не нова, и она знала, что, что бы ни произошло, это ее лично не коснется. А Ира с Галей сидели бледные, напряженные.

– Девочки! – с укоризной посмотрел на них Иван. – Мне стыдно! Почему к нам такое недоверие!

Шаги за спиной Егоркина были уже слышны. Вот и голос раздался:

– Шакалы, вы за что дитя обидели?

– Он! – указал мальчишка на Бориса, и один из подошедших, видно, самый решительный, двинулся к нему.

Иван оглянулся. Парни были налиты мышцами. Плечи круглые, крепкие, и все четверо синели татуировками. Руки, плечи, грудь, ноги – все было разрисовано и расписано. Губы молодецки в улыбке растянуты.

– Ух, ты! – восхищенно и громко воскликнул Егоркин. – Девочки, а вы говорили туземцев в этом лесу нет. Вот же они!

Парень, самый решительный, который к Борису направился, остановился, обернулся к Егоркину, радостно вскинул брови.

– Смотрите! – продолжал кричать восхищенно Иван. – Как размалеваны… Орлы! – Теперь он к подошедшим обратился: – А где же ваши перышки! – Егоркин растопырил пальцы над головой.

Парни, кажется, обрадовались словам Егоркина.

– Ну, шакал! – воскликнул самый говорливый из них. – Ну, глиста сшитая, – взглянул он на живот Ивана. – Как ты мне нравишься.

– Я всем нравлюсь, – хихикнул Иван насмешливо. – Я красивый!

Два молчаливых бугая стояли за его спиной, решительный смотрел издали, был на полпути к Борису, а говорливый сбоку.

– Краса-а-вчик! – протянул говорливый, склонив голову набок и разглядывая Егоркина. – Только нос большеват и чуть-чуть не в ту сторону смотрит! Но не мандражируй, айн момент, и поправим!.. Ух ты, винцо какое лакаете, – обратил он внимание на расстеленное одеяло. – У нас не каждый день такое…

Говорливый присел на корточки рядом с Ирой и взял двумя пальцами бутылку за горло. Ира поспешно отодвинулась от него.

– Не торопись, детка, – покосился на нее говорливый. – Потерпи. Ваша очередь впереди… Сейчас мы носик глисте поправим… Но сначала жажду утолим! А то носик большеватенький…

Он налил вина в стакан. Иван заметил, что Роман напрягся, готовый в любой момент вскочить, и сказал ему:

– Рома, я сам!

Палубин хмуро и отрицательно мотнул головой.

– Сделай подарок, – попросил Егоркин.

– Я сделаю, не мандражируй! – усмехнулся говорливый.

– Вы, ребятки, вижу, погреться хотите, – сказал Иван насмешливо. – Может, прогуляемся в лесочек?

– Прогуляемся… Поправьте ему носик, – взглянул говорливый на молчаливых бугаев, – и канайте сюда. Нам не управиться, – обвел он рукой стол.

Егоркин неторопливо поднялся, Галя рванулась к нему, но Роман поймал ее за руку, удержал.

– Он вернется…

– Сиди, детка, живым оставим, – улыбнулся говорливый.

Иван двинулся в лесок. Двое бугаев за ним. Решительный все время поглядывал на Романа с Борисом, готовый в любую минуту действовать. Говорливый поднял стакан, хотел что-то сказать, но Борис опередил его, спросил дружелюбно, указывая на наколку на плече:

– В Воркуте тянул?

Говорливый опустил стакан, взглянул на Бориса.

– Было дело… И ты оттуда?

– Нет, – Борис приободрился. – О Барсуке не слышал? Леониде Семеновиче?

– Барсук?! Ты знаешь Барсука? – насмешливость сразу исчезла с лица говорливого.

– Видел вчера… и завтра увижу, – голос Бориса стал уверенным. – Поставь стакан. Не тебе пить!

Говорливый послушно поставил стакан на одеяло и крикнул мальчишке:

– Эй, прыщ! Гони в лес! Передай, я сказал – аргументы у ребят веские. Живо!

Решительный расслабился, отошел в сторону. Мальчишка рванул к лесу, но навстречу ему из-за деревьев вышел Егоркин. Был он один, бугаев не видно. Шел спокойно, но быстро. Все притихли, ждали. Иван подошел к говорливому, по-прежнему сидевшему на одеяле, схватил его за ухо, поднял. Говорливый не сопротивлялся, морщился. Решительный отошел дальше.

– Ваня, не надо! – вскрикнула Галя.

– Брось, Иван! – остановил Борис. – Они осознали…

4

В понедельник Роман выспался. Ира, когда вернулись в Москву, сразу ушла домой, а Егоркин снова остался у Гали. Роман, усталый, с горящими от солнца плечами, бухнулся в постель. Хотелось полежать, повспоминать прошедшие радостные дни, Иру, бессонные ночи в палатке, приключение с хулиганами, загадочного Бориса. Уснул мгновенно, проснулся от топота ног в коридоре. Напротив его комнаты был умывальник. Проснулся бодрый, выспавшийся, с удовольствием вымылся по пояс, осторожно прикасаясь к плечам. Разглядывал в зеркало свои алые плечи, гладил кожу, крепкие бугры мышц на груди и руках, вспомнил, как Ира вчера сказала, трогая его плечи: «Какие они у тебя крепкие!» – и улыбнулся, думая, что непременно выгадает минутку, сбегает к ней в цех.

И работалось хорошо. Деталей хватало. Конвейер почти не останавливался, минутки не выпало сбегать к Ире.

После смены по дороге в душевую Роман увидел идущего впереди Бориса и догнал его.

– Боря, ты не можешь купальник достать, как у Риммы?

– Точно такой же?

– Не обязательно такой… что-нибудь подобное…

– Попробую… Ирочке хочешь подарить?

– Ей, – радостно кивнул Роман, говорить об Ире ему было приятно.

– Ты с ней, что ли, на концерте тогда познакомился? Помню, хвастался…

– С ней, – улыбнулся Роман.

– Ничего бабенка, – снисходительно сказал Борис. – Только испохабила себя, дура!

– Как испохабила? – споткнулся, похолодел Роман.

Борис не сбавил шага, ушел вперед, и Палубин догнал его.

– Как испохабила? – повторил он.

– Таскаться слишком рано начала… У этих баб всегда так, чуть смазливенькая, так обязательно потасканная!

– Пого… ди! – ухватил Роман Бориса за плечо. Ему трудно стало дышать, и ноги деревенели, подрагивали. – Ты… о ком?

– Ты что, не знал? – выдернул Борис плечо из руки Романа. – У нее ребенок!

– Ребенок, – машинально воскликнул Роман и, прихрамывая, быстро пошел к двери душевой, словно стараясь убежать от Бориса, забыть разговор с ним.

– Да, ребенок! Девочка! – не отставал от него Борис. – Два годика уже… Это ей Генка Малышев соорудил. Ты знаешь его, красномордый такой! Вечно по общежитиям пьяный таскается… Хипарь с перебитым носом!

Роман, все убыстряя шаг и не глядя на Бориса, вошел в душевую, но вдруг резко остановился, ухватил его за грудки и придавил к стене:

– Ты понимаешь… если ты соврал… я тебя убью! Ты понимаешь!

– Отпусти! – рванулся из его рук Борис, но Палубин держал его крепко судорожно сжатыми руками. – Отпусти! – взмолился Борис.

– Вы что, стенку ровняете? Она вроде ровная! – воскликнул вошедший следом за ними Антон Маркин.

Роман разжал руки и, не оглядываясь, молча ушел в раздевалку. Он прихрамывал, в груди ныло, а в голове шумело и постукивало равномерно, словно колеса на стыках рельс: «Что делать? Что делать?» Он поверил Борису. Врать он не мог. Зачем? Стали всплывать и рваться воспоминания: то видел он, как вечером торопливо уходила от него Ира, едва стемнеет, то слышал, как шептала она в палатке: «Ой, что теперь Галька обо мне думает!» Актриса! Ах, актриса! Недотрога! И все, что было между ними в палатке, все то, что с такой нежностью и трепетом вспоминал вчера вечером, представилось ему в ином свете. Актриса! – повторял он про себя. – Что Галька скажет?.. Да, Галя, кажется, спрашивала у Иры, когда они в первый раз встретились после концерта, как себя девочка чувствует. И имя называла ее. Он подумал тогда, что это сестра. Как же она ее назвала? Роман машинально стянул с себя рабочую рубаху, скинул брюки и пошел в душевую, не замечая никого. Сначала он старательно намыливался под шум воды и говор, смех сборщиков в клубящемся тумане пара, потом заторопился: нужно успеть встретить Иру у проходной – ведь мог этот гад наврать, мог…

Но возле проходной Роман передумал, решил не встречать Иру, сделать по-иному – явиться к ней домой. Там без лишних вопросов станет ясно, но нужно выждать часа полтора, пока Ира возьмет девочку из детского сада, и тогда идти к ней. Он направился в парк, в противоположную от общежития сторону. Роман шел быстро по асфальтированной дорожке, по длинной кленовой аллее, обгонял людей. Пот тек по его лбу и щекам. Он вытирал его ладонью, стряхивал. Над тем, куда идет, Палубин не задумывался. Шел, и все. Опомнился,